"Три музы" в литературном творчестве Шукшина

"Три музы" в литературном творчестве Шукшина.
"Три музы" Шукшина - о чем тут, казалось бы, спорить? Человек редчайшей художественной одаренности, блестящий писатель, глубокий и самобытный актер, умный, обладающий мощным и ярким воображением режиссер, Василий Шукшин во всех трех своих "профессиях" достиг вершинных успехов. На том бы и покончить: кесарю - кесарево...
Однако еще при жизни Шукшина пошли эти разговоры - о "синтетическом" характере его таланта, о том, что совмещенность в одном лице писателя, актера и режиссера будто бы самым существенным образом сказывается и на его прозе, и на его актерском почерке, и на его искусстве режиссера-сценариста. Одни его хвалили и хвалят за это, считая, что особая выразительность, "зримость" его прозы восходит к опыту Шукшина-кинорежиссера; другие, напротив, считают эту ориентацию Шукшина на "зрелищность" недостатком, полагая, что шукшинские "рассказы написаны по своим сценарным правилам, когда не учитывается ни цвет, ни запах, ни звук, то есть когда нет внутренней пластической содержательности прозы, а есть крупным планом идущее действие, которое непосредственно влияет в сию минуту на человека, но не оставляет глубокого впечатления"; третьи же вообще рассматривают в одном ряду и героев шукшинской прозы, и героев его фильмов и делают отсюда в высшей степени ответственные выводы, касающиеся творчества Шукшина в целом (суждения Л. Аннинского на этот счет я уже приводил) .
Как видим, простой и ясный вопрос о "трех музах" Шукшина оборачивается нешуточным раздором между этими музами и обязывает, таким образом, к разговору о самых существенных сторонах шукшинского творчества.
Л. II. Островский заметил однажды, что "призванным к актерству мы считаем того, кто получил от природы тонкое чувство слуха и зрения и вместе с тем крепкую впечатлительность. При таких способностях у человека с самого раннего детства остаются в душе и всегда могут быть вызваны памятью все нужные выражения почти каждого душевного состояния и движения". Великий драматург сформулировал здесь основу основ всякого художественного таланта - артистизм как способность чувствовать и запоминать, хранить в памяти и воссоздавать. Эта способность - общехудожественная, не предполагающая разделения по видам искусства. Она не обязательно предполагает собственно литературный талант (хотя он и может развиться при ее наличии: как известно, многие актеры достаточно определенно проявили себя и в литературе - И. Ф. Горбунов, М. П. Садовский, К. С. Станиславский, В. И. Немирович-Данченко) ; литературный же талант, как и всякий другой в искусстве, без такой способности попросту немыслим. В своей узкоактерской модификации эта способность может никак не обнаруживать себя, но она всегда есть, всегда "работает" в виде способности писателя проникаться мыслями и чувствами своих героев, творить свой мир, свою действительность. Ко всему прочему она может проявиться и в специфически "актерских формах" - скажем, А. II. Островский выступал в любительских спектаклях (например, в 1862 году он играл в "Ревизоре" вместе с И. С. Тургеневым и Ф. М. Достоевским). Как режиссер он ставил свои пьесы в Малом и Александринском театрах, он "проходил" с актерами все роли, вплоть до самых эпизодических. Незаурядным актером был И. А. Бунин, которого Станиславский уговаривал даже вступить в труппу Художественного театра. В МХАТе долгое время работал режиссером М. А. Булгаков и даже сыграл в "Пиквикском клубе".
Таким образом, совмещенность в одном лице писателя, актера и режиссера - явление не столь уж редкое, оно вытекает из самой природы художественного таланта. И уникальность Шукшина состоит не в том, что он вообще сочетал в себе эти три разновидности артистизма, а в том, что каждую из них он развил до высокой степени совершенства. И если уж говорить о подлинной тайне шукшинского таланта, то она заключалась не столько в его многогранности, сколько в том уникальном, свойственном лишь великим художникам чувстве меры, которое позволяло Шукшину точно соблюдать границы каждого из избираемых им жанров, будь то рассказ, киноповесть или фильм. Вот нотому-то пытаться отыскать в его прозе следы, скажем, кинематографической стилистики или же поверять его литературных героев героями его фильмов - значит не признавать за ним этою чувства меры, этого исключительного его артистизма.
Способен ли он на героический поступок, подобный тому, какой совершает Гринька Малюгин? Наверно. То есть даже наверняка способен. Только этот вопрос как-то не приходит в голову, поскольку главное, что хочет йттенить Шукшин в Пашкипом характере,- в другом. Героический поступок придал бы этому характеру совсем иной колорит, приглушил бы эту неуловимо тонкую игру красок, сделал бы нравственно-эстетический вывод рассказа жестким и назидательным.
Иное дело героический поступок в "контексте" характера Гриньки Малюгина. Здесь он - органическое слагаемое Гринькиного характера и "выполняет как бы двойную функцию: с одной стороны, он выявляет в Гриньке такие черты, которые трудно в нем было предположить, с другой - позволяет раскрыть отношение к нему самого Гриньки, тоже весьма неожиданное и своеобразное. Разумеется, право читателя - "домысливать" биографию и характер Гриньки, вплоть до того чтобы предположить в нем Пашкины свойства, так же как и в Пашке он, читатель, может предположить способность к героическому поступку. Сам же Шукшин в обоих случаях ставит точку там, где это и предписывается логикой характеров его героев.